В студии Игоря Сандлера сумерки приходят незаметно, словно крадутся за звуками голосов. Два человека сидят друг напротив друга — не ведущий и гость, а два творческих человека, чьи души настроены на одну волну. А по видеосвязи в студии еще два творческих человека: продюсер, музыкант и писатель Алекс Сино, находящийся сейчас в Италии, и композитор, дирижер, и профессор Академии музыки Чжанцзяцзе, Хунань, Китай, Терри Хаймат.
Игорь Сандлер: Ребята, я только что прослушал отрывок из пьесы Алекса Сино и Терри Хаймата «Розыгрыш» (Prank) в исполнении Александра Рапопорта. Мне было интересно. Хочу спросить Алекса Сино – o чем пьеса?
Алекс Сино: Пьеса “Розыгрыш” (Prank) — это интеллектуальный детектив с музыкальной душой, где сцены разворачиваются в репетиционной комнате оркестра, наполненной хаосом и тайнами. Это своего рода «Репетиция Оркестра» Феллини, но в сегодняшних обстоятельствах. На фоне Первой симфонии Малера, и ее «провокационной части» - Похороны Охотника, звучат оригинальные композиции Хаймата и стихи Сино. Это не просто драма — это музыкальная фантасмагория, где каждый эпизод построен по канонам классической симфонии: от увертюры до финала. Сюжет держит в напряжении до последней минуты, а "дух Малера" витает над героями, погружёнными в свои сны и загадки.
Игорь Сандлер: (В его глазах читается что-то большее, чем профессиональное любопытство). Саша (Рапопорт), знаешь, когда я слушаю Малера, у меня всегда возникает ощущение, что это не музыка — это крик. Крик человека, который не может молчать. И вот теперь ты вместе с Алексом Сино и Терри Хайматом берешь на себя смелость… что? Объяснять этот крик зрителю?
Александр Рапопорт: Долгая пауза. Игорь, я расскажу тебе, что случилось, когда мы втроем первый раз заговорили о Малере. Алекс (Сино) позвонил мне, когда я ехал за материалом для традиционной годовой читки в театре «Современник», своеобразного отчета о работе за год, и сказал, - Саша (а мы дружим более 30 лет!), у меня есть для тебя главная роль в твоей актерской карьере. Хочешь сыграть Леонарда Бернстайна и Густава Малера в одном лице? Я сказал водителю, - поворачивай домой, а Алексу, - старик, высылай материал. Я всю ночь слушал Малера, и понял — мы должны дать Малеру заговорить.
Алекс Сино: Друзья, Малер не умер. Он просто ждал, когда мы созреем, чтобы его услышать.
Рапопорт: И знаешь, что я понял? Мы не расшифровываем его крик. Мы становимся его эхом.
ПЕРВАЯ РАНА: ДЕТСТВО, КОТОРОЕ НЕ КОНЧАЕТСЯ
Сандлер: В твоем проекте ты играешь несколько ролей. Но если говорить о самом Малере — кем он был в глубине души? Ребенком? Мстителем? Пророком?
Рапопорт: В современном обществе растёт интерес к психологическим аспектам и ментальному здоровью. "PRANK"затрагивает темы манипуляций, страха и давления, а также показывает, как социальные взаимодействия могут влиять на самооценку индивида и общества. Этот контекст позволяет зрителям оценить, как небольшие действия могут вызвать серьёзные эмоциональные и психологические последствия. Когда его спросили в детстве, кем он хочет стать, Малер ответил: «Мучеником». Мессианские устремления его стали очевидными уже в отроческие годы. Он позаимствовал у Шопенгауэра, и проповедовал ее, идею о том, что человечество могут спасти лишь неослабное служение искусству и неустанные поиски божественного. Он был маниакальным богоискателем.
Достает листы бумаги. Позволь, я прочту тебе кое-что. Это из моих записей к спектаклю —
«Маленький Густав стоит у окна их дома в Калиште. За стеной — крики отца, плач матери. Четырнадцать детей родила Мари Малер, но девять из них… девять маленьких гробиков. Густав считает их по пальцам — Исидор, Эрнст, Леопольд… Каждое имя — как удар молотка по струнам рояля. И вдруг — на улице заиграла шарманка. Глупая, веселая мелодия врывается в дом, где живет горе. И Густав понимает: вот она, жизнь. Боль и радость, смерть и музыка — все одновременно, все в одном сердце. Он запомнит этот момент навсегда. Потом, рассказывая Фрейду, он скажет: “Доктор, с тех пор я не могу разделить трагедию и фарс — они живут во мне рядом”».
Вот кем он был, Игорь. Ребенком, который слишком рано понял, что мир устроен жестоко и прекрасно одновременно.
Сандлер: молчит, переваривая услышанное. Это же корни его симфоний, правда? Эти внезапные переходы от траурного марша к вальсу, от отчаяния к детской радости…
Терри Хаймат: именно! Когда я аранжирую Малера, я слышу не композитора — я слышу память. Память ребенка, который видел слишком много смертей”.
Исторически, выдающиеся дирижеры обладали следующими общими чертами: острым слухом, притягательностью, зачаровывавшей оркестрантов при первом же с ними знакомстве, большими организационными способностями, телесной и духовной крепостью, безжалостным честолюбием, мощным интеллектом и врожденным чувством порядка, которое позволяло им пробиваться сквозь тысячи разрозненных нот к художественной сердцевине музыкального произведения. Способность ощутить партитуру как целое и передать это ощущение другим есть основная суть интерпретации.
ВТОРАЯ РАНА: ТРИЖДЫ ИЗГНАННИК
Сандлер: А что такое одиночество Малера? Ведь он был знаменит, дирижировал в лучших театрах мира…
Рапопорт: усмехается горько. Страшно углубиться в Малера. Черт знает, что там можно услышать. И чему научиться. Знаешь, есть такая штука — одиночество в толпе. Поэтому всегда актуален вопрос - почему Малер? Дело в музыке или человеке? Как говорил сам Малер, он был троекратный бездомный: еврей, родившийся в Богемии, говоривший по-немецки, живущий в Австрии.
Алекс Сино: Один из главных героев пьесы говорит: Музыка не для развлечения. Она сотрясает мир, влияет на этику и поведение людей. Потом оказалось, что примерно это же говорил Малер - еврейство, как пловец с короткими руками, прилагающий двойные усилия, приплыть первым. Или Малер цитировал старинную мудрость или евреи почерпнули мудрость Малера.
Тэрри Хаймат - Малер рано понял — для того, чтобы добиться успеха в самом сердце крупнейшей империи Европы, одного лишь таланта молодому человеку недостаточно. Нужна еще и власть. Без абсолютного контроля над всем, от чего зависит постановка оперы, добиться в Вене совершенства по части того, что было намечено Вагнером, — союза всех искусств в Gesamtkunstwerk, невозможно.
Оркестранты боялись его, потому что в вопросах искусства он никогда ни на какие уступки не шел и был в его неуклонном усердии на репетициях, столь же безоговорочно суров к музыкантам, сколь и к себе», — говорил о Малере один из его коллег-дирижеров
Рапопорт: Я как психотерапевт встречал много таких людей — тех, кто не принадлежит ни одному миру полностью. Это особая боль, Игорь. Ты везде гость, даже в собственной душе.
Долгая пауза
Сандлер: И как эта боль превращается в музыку?
Рапопорт: А вот здесь начинается алхимия! Терри объяснил удивительную вещь: Малер не прятался от боли — он дружил с ней. Его симфонии — это диалог с собственным отчаянием.
В нашем спектакле есть сцена, Малер за дирижерским пультом. И он не просто дирижирует — он борется. С залом, который его не понимает, с музыкантами, которые сопротивляются, с собственным сердцем, которое разрывается от любви к музыке.
ТРЕТЬЯ РАНА: АЛЬМА И ЦЕНА ЛЮБВИ
Сандлер: Расскажи об Альме. Ведь это же центральная драма его жизни — любовь, которая одновременно спасала и убивала?
Рапопорт: берет в руки другой лист, голос становится мягче:
«1902 год. Густав Малер влюбляется в Альму Шиндлер — красавицу, композитора, женщину с собственным талантом. Но любовь Малера — это ураган. Он говорит ей: “В доме может быть только один композитор — это я”.
Альма замолкает. Её симфонии остаются недописанными. Но разве можно заставить замолчать душу? Она будет мстить ему изменами, холодностью, упреками. А он будет писать ей любовные письма и адажетто из Пятой симфонии — самое нежное признание в любви, которое когда-либо звучало в оркестре.»
Сандлер: А что случилось потом? Ведь брак не выдержал?
Рапопорт: 1910 год. Альма влюбляется в архитектора Вальтера Гропиуса. Малер находит любовное письмо, адресованное ему — она перепутала конверты. Представляешь эту сцену? Он читает чужие слова любви к своей жене…
Сандлер: Как можно жить после такого?
Рапопорт: А вот тут начинается самое интересное. Малер едет к Фрейду! В Лейден, на четыре часа — единственная в его жизни психотерапевтическая сессия. И знаешь, что происходит? Фрейд показывает ему, что он сам убил в Альме композитора. Что его любовь была формой удушения.
Малер возвращается и делает невероятное — он издает песни Альмы! Дает концерт её музыки! Пытается воскресить то, что сам убил.
Алех Сино: Идеальному состоянию в жизни, к которому стремился Малер, мешает борьба и суета. Но жизнь, говорит Маэстро, главный герой «Розыгрыша», невозможно познать без страданий и смерти. У Малера к жизни, смерти, музыке, и семье были не простые чувства - он одновременно любил, боялся, ненавидел и испытывал чувство собственной вины.
ЧЕТВЕРТАЯ РАНА: ДЕТИ И СМЕРТЬ
Сандлер: Голос становится тише. А дети? Я знаю, что у них умерла дочка…
Рапопорт: …1907 год. Малер пишет “Песни об умерших детях” — за три года до того, как умрет его собственная дочь. Мария Анна, четыре года. Скарлатина.
Читает, и в голосе слышится что-то надломленное:
«Он стоит у маленького гроба и думает: “Господи, я же пел о мертвых детях, когда мои были живы. Я же накликал это своими песнями”. И Альма смотрит на него с ужасом — как будто видит убийцу. Потому что она тоже так думает.
После похорон он не может писать месяцами. Молчит, как замерзший рояль. А потом рождается “Песнь о земле” — самое прощальное произведение в истории музыки. “Ewig… ewig…” — “Вечно… вечно…” — последние слова симфонии растворяются в воздухе, как дыхание умирающего ребенка.»
Сандлер: Тихо: Как ты это выдерживаешь? Как можно играть такое одновременно переживая за несколько образов?
Рапопорт: Усмехается. Игорь, я не играю боль — я её лечу. Когда зритель плачет в зале, слушая историю Малера, — это не развлечение. Это катарсис. Это исцеление через искусство.
ПОСЛЕДНЯЯ РАНА: СМЕРТЬ КАК ОСВОБОЖДЕНИЕ
Сандлер: И финал? Как умирал Малер?
Рапопорт: встает, ходит по студии. 1911 год. Нью-Йорк. Малер дирижирует своей последней “Девятой” — симфонией-завещанием. У него больное сердце, но он не останавливается. Дирижирует, как дышит — потому что без музыки задохнется быстрее.
Возвращается, голос становится торжественно-печальным:
«Он умирает в Вене, в доме на Фёрстергассе. Альма рядом — они помирились перед смертью, как это часто бывает. И знаешь, какие его последние слова? “Моцарт… Моцарт…”
Не “Альма”, не “дети”, не “простите” — “Моцарт”. Он умирает в музыке, как и жил. И, может быть, это единственный способ умереть для композитора — раствориться в той красоте, которую ты создавал всю жизнь.»
Сандлер: после долгой паузы. Саша, а зачем нам сегодня эта боль? Зачем ворошить чужие раны?
Рапопорт: садится, смотрит прямо в глаза. Игорь, я как врач знаю: боль, которую не проговорили, не исчезает — она превращается в симптом. Малер проговорил свою боль симфониями. Мы проговариваем её театром.
Малер писал не для своего времени — он писал для нашего. Для эпохи, когда люди разучатся чувствовать.
В мире, где все быстро и поверхностно, нужен композитор, который заставляет остановиться и услышать собственное сердце.
Алекс Сино: музыка в «Титане» и «Похоронах Охотника» вечная, траур по тиранам повторяется снова и снова, а «звери» так ничему и не учатся. Или боятся учиться…
Терри Хаймат: Музыка Малера напоминает мне теорию Эйнштейна. Время в музыке сжимается или ускоряется от настроения. Малер при всей своей деспотичности не задавал темпа при исполнении своих произведений. Как говорил персонаж Розыгрыша, одессит Семен Григорьевич, музыку в нотах не найдешь. Ее надо чувствовать.
ВОСКРЕШЕНИЕ. ЧЕРЕЗ ТЕАТР
Сандлер: И что происходит со зрителем, когда он смотрит ваш “Розыгрыш”?
Рапопорт: Улыбается — впервые за весь разговор: знаешь, самая странная вещь… Люди ждут чего-то легкого, игрового. А получают сеанс коллективной терапии.
Сандлер: то есть Малер лечит?
Рапопорт: Искусство лечит. Малер просто дал нам инструмент — музыку, которая не лжет. А мы превратили этот инструмент в театр, который тоже не лжет.
Встает, подходит к стене.
Мы не играем Малера — мы позволяем ему играть нас. Все дело в развитии и энергии, заложенной в музыке.
Он встает, и раскачиваясь декламирует:
Все дело в сонатной форме, друг.
Это беда, и благо.
Пролог задает движение судьбе,
Пролог в сонате - трудяга.
В прологе мелодия главная
Борется с темой вторичной.
В прологе заглавная партия
Не стала ещё привычной.
Все дело в сонатной форме, друг.
Соната - капризная дама.
Нет больше известных в мире форм,
Где музыкой сказана драма.
В сонате нет текста ритмичного,
Заглавная мелодия рифмует слог,
И если она талантлива,
То и развитие успеет в срок.
Все дело в сонатной форме, друг.
Развитие сменит кода.
Реприза — это мощный пролог,
Когда из мелодии уходит свобода.
Реприза уже известна -
Она главных тем слияние.
Реприза - повторение пролога,
И мы это знали заранее.
Все дело в сонатной форме, друг…
Но вдруг… если кода не повторение,
Она зазвучит, как творческий трюк,
И это рождает сомнение.
Сомнение — это заноза
В прологе, звучащем нежно.
Концовку предчувствовать можно,
Предугадать бесполезно.
ФИНАЛ: МУЗЫКА КАК ПУТЬ
Сандлер: Саша, а что дальше? Куда вы поведете этот проект?
Рапопорт: поворачивается, и в его глазах снова загорается огонь: знаешь, “ничего случайного не бывает”. То, что мы говорим сегодня об этом проекте, то, что ты предложил мне эту беседу — это тоже не случайность.
Малер ждал нас 165 лет. Ждал, когда найдутся люди, которые поймут: его музыка — это путь. Путь между болью и красотой, между одиночеством и любовью, между смертью и бессмертием.
Я хочу, чтобы этот путь стал известен всем. Чтобы в Москве, в Италии, в Китае — везде, где живут люди, способные чувствовать, — звучала эта музыка и рассказывалась эта история.
Сандлер: И тогда что? Мир станет лучше?
Рапопорт: Смеется — грустно и светло одновременно: Мир станет честнее. Потому что Малер учит главному — не бояться собственной боли, не прятаться от собственных чувств.
Подает руку Сандлеру.
А честность, Игорь, — это первый шаг к исцелению. И к красоте.
В студии воцаряется тишина — не пустая, а полная. Полная музыки, которая не звучит, но присутствует. За стенами Москва живет своей жизнью, а где-то в мире мечтатели, поэты, и музыканты продолжают работу над проектом «Розыгрыш» (Prank), который должен вернуть забытое умение — слышать боль и превращать её в красоту.
И может быть, именно сейчас, в эту минуту, кто-то впервые услышит Первую симфонию Малера и поймет: он не одинок в своем страдании, не одинок в своей любви к жизни, такой жестокой и такой прекрасной.
“Симфония должна быть подобна миру — она должна объять всё” (Густав Малер)
"Медиасейшн с Игорем Сандлером" — не просто интервью, это музыкальный диалог, где каждая история звучит как нота в композиции времени. И новые гости рубрики: Александр Рапопорт, Терри Хаймат и Алекс Сино, доказали что истории могут звучать не менее выразительно, чем музыка.
"Обязательно встретимся позже и продолжим наш медиасейшн!" — эти слова звучат как обещание новых историй, ждущих своего часа в студии Игоря Сандлера.