К выходу готовится третья книга журналистки Яны Любарской «Выдающиеся репатрианты». Новое издание увидит свет в Израиле, в Центре «Sholumi». Последний давно и успешно работает под руководством Шауля Симан-Това, весьма известного представителя горско-еврейской общины не только в еврейском государстве, но и далеко за его пределами. Мы предлагаем вашему вниманию главу из будущей книги.
Данная беседа с этим интересным человеком была записана мной в 2017-м году. Герой нашего интервью - Павел Рафаэлович Амнуэль (Песах Амнуэль) – российский и израильский физик, писатель-фантаст. Кандидат физико-математических наук, опубликовал более 70 научных работ и пять книг по специальности. Первая научно-фантастическая публикация — рассказ «Икария Альфа» в журнале «Техника — молодёжи» ( 1959 г. ). В детективно-фантастических повестях «Шесть картин» (2004), «Удар гильотины» (2004), «Полёт сокола» (2003), «Что там, за дверью?» (2005), «Маленький клоун с оранжевым носом» (2006) и др., Амнуэль популяризирует малоизвестные читателю идеи многомирия и предлагает новые идеи, описывающие жизнь человека и человечества во Вселенной, состоящей из множества миров. Кроме того, он - автор реалистического детективного романа «Чисто научное убийство» (2002), цикла детективных повестей об израильском адвокате Амосе Лапиде и цикла детективных новелл «Расследования Бориса Берковича» (в книге «Салат из креветок с убийством», 2008). Также, он - автор ряда работ по развитию творческого воображения («Звёздные корабли воображения», 1988). С 2008 года является главным редактором литературного журнала «Млечный Путь», а с 2010 года — также редактором международного журнала РБЖ Азимут. В 1990 году - совершил репатриацию в Израиль. Живёт в Бейт-Шеане.
- Расскажите о себе. Детство, юность, родители. Самые яркие воспоминания из детства.
- Папа с мамой поженились довольно поздно – маме было 36, папе 40, причем для обоих это был первый и единственный брак. У мамы было 11 братьев и сестер. Но видел я только дядю Гришу и тетю Рахиль (еще и дядю Сему, но я был так мал, что ничего не помню). Дядя Гриша прошел всю войну от звонка до звонка, дошел до Берлина, но так и остался рядовым, у него и наград было немного. Тетя Рахиль (старшая сестра) жила в Баку. Остальных своих дядей (кроме Семы) и тёть я не застал в живых. Одни умерли в детстве, остальные погибли во время войны.
Жили мы бедно. Отец работал в тогдашнем музее Сталина (потом он стал музеем Ленина), окантовывал в рамки под стекло документы, которые выставлялись в залах. А мама работала бухгалтером в цехе, где шили одежду по заказам, называлось это «Индпошиводежда».
Первое в жизни воспоминание. Мне было чуть больше года, и мы ехали в гости к дяде Сёме в Сталинград. Только что закончилась война, солдаты возвращались домой с фронта. Помню купе поезда (очень отчетливо!), и как я сидел на руках у дяденьки в военной форме (и, конечно, не знаю, был ли он солдатом или офицером).
Музей стоял на высоком месте: море до самого горизонта и прибрежная часть города были как на ладони. Там я видел полное затмение солнца. Было это 30 июня 1954 года (дату я, конечно, не запомнил тогда, много позже посмотрел в Астрономическом календаре).
Папа у меня был истовым коммунистом, а мама принципиально беспартийной. В тридцать седьмом посадили мужа её старшей сестры Рахили, и мама рассказывала, что о нём долго ничего невозможно было узнать, а однажды прислали его вещи с сообщением, что он умер. Тетя Рахиль стала вещи тщательно перебирать, потому что была почему-то уверена, что там должно быть письмо. Уже почти изверившись, вытащила из трусов резинку и обнаружила намотанный на нее клочок папиросной бумаги, на котором были написаны два слова на идише: «Не виновен».
До ХХ съезда в музее все оставалось по-прежнему. Только подарки Сталину перестали приносить.
- Ничего себе…
- Фантастику я стал сочинять классе в седьмом, наверно. А читал всю фантастику, какую печатали в журналах «Техника – молодежи» и «Знание – сила». В «Знании – сила» мне очень понравился рассказ Георгия Гуревича «Инфра Дракона». О том, как наши космонавты обнаружили неподалеку от Солнечной системы невидимую звезду, настолько холодную, что светила она только в инфракрасном диапазоне. Эту идею я и присвоил, но сделал наоборот: в моем рассказе не наши космонавты летели к инфракрасной звезде, а разумные обитатели инфры посещали Солнечную систему. Рассказ назывался «Икария Альфа».
Аккуратно переписал рассказ в тетрадку и отправил в «Технику – молодежи». Вскоре пришло письмо – рассказ будет напечатан.
Я с детства хотел стать астрономом, но поступил в Баку на физфак – астрономического отделения не было. Я уж думал, что никогда астрономией заниматься не буду, но произошло событие, какие случаются, может, раз в жизни. Когда я уже перешел на пятый курс, как-то пришел утром на занятия. У двери в аудиторию стоял молодой мужчина, серьезный, лет тридцати. Спросил: не моя ли фамилия Амнуэль?
«Мое имя Октай, – сказал он, – я зам.директора Шемахинской обсерватории по науке. Недавно назначили. Сам я только что защитил кандидатскую диссертацию и хочу взять студента, работать с ним над дипломом. Декан мне сказал, что вы интересуетесь астрономией. Хотите работать со мной?»
Конечно! Октай Гусейнов стал моим научным руководителем. Сначала я писал с ним диплом. Темой были «Некоторые особенности наблюдения нейтронных звезд». Потом он, как заместитель директора по науке, прислал в университет персональный вызов – и, защитив диплом, я оказался в той самой обсерватории, о которой мечтал.
- Очень интересно. Расскажите также, пожалуйста, про своё еврейское имя, почему вас иногда называют Песах?
- Песахом звали моего деда по отцовской линии. Так что, отец всего лишь исполнил еврейскую традицию. Однако с этим связана любопытная история.
Когда отец захотел назвать сына Песахом, мама моя воспротивилась. «Как он будет с таким именем жить в нашей стране?» - сказала она, понимая, как важно иметь «правильное» имя. Родители поспорили, но отец сам отправился в ЗАГС регистрировать рождение сына и таки записал меня Песахом.
Но мама все равно была против. В конце концов папа сдался, и, когда мне в 16 лет нужно было получать паспорт, согласился с мамой, что Песах – имя в СССР неудобное, пусть будет Павел, тем более, что никто меня все равно Песахом не звал, а звали Павликом. Родители отправились в ЗАГС, а там им сказали, что для изменения имени нужна справка из школы о том, что по тамошним документам я – Павел. Мама пошла к директору. А директором в нашей школе был Арон Давидович Визель. Выслушав просьбу мамы, справку он дать отказался. «А если, - сказал он, - ваш сын сделает что-то важное и станет известным человеком? Пусть прославит свою нацию».
Так я и остался Песахом – уже по паспорту. Но меня все продолжали звать Павлом, а, когда я стал публиковаться, то тоже под этим именем. А жить в СССР с именем Песах - было действительно не очень…
- Кто вы сегодня?
- Пенсионер. Должность моя нынче – редактор издательства и журнала «Млечный Путь». Нас в редакции - трое, зарплату мы не получаем, проект - некоммерческий, но журнал за несколько лет стал, как говорится, «широко известным в узких кругах» любителей научной фантастики – и не только фантастики: мы публикуем и детективы, и реалистическую прозу, и стихи. Всё, что нам кажется интересным и хорошо написанным.
- Кем работали раньше?
- Работал в Шемахинской астрофизической обсерватории, а затем в Институте физики в Баку. Занимался теоретическими исследованиями в астрофизике – изучал поздние стадии звездной эволюции: белые карлики, нейтронные звезды, черные дыры… Не могу не сказать несколько теплых слов о своем научном руководителе Октае Гусейнове.
Я уже сказал, как мы познакомились. Потом проработали вместе 23 года, пока я не уехал в Израиль, а он вскоре – в Турцию, потому что в Азербайджане наукой заниматься стало невозможно. Много чего мы сделали за эти годы. Например, за три года до открытия предсказали рентгеновские пульсары. В начале семидесятых писали о том, что в Галактике должно быть десять тысяч слабых рентгеновских источников, и природу их описали.
Нам говорили, что слабых рентгеновских источников вообще не должно быть, поскольку, чем слабее излучение, тем оно «мягче», слабые источники окажутся не рентгеновскими, а ультрафиолетовыми. Через несколько лет оказалось, что мы были правы, сейчас в Галактике известны тысячи слабых рентгеновских источников... И таких работ у нас было немало. В 1978 году, например, собрали самый полный на то время в мире Каталог космических рентгеновских источников. Каталог опубликовали в ведущем астрофизическом журнале «The Astrophysical Journal», и на него много лет ссылались все, кто занимался рентгеновской астрофизикой.
- Сталкивались ли в детстве с проявлением антисемитизма? Когда узнали о своей национальности?
- В Баку не было бытового антисемитизма. Баку в те годы был абсолютно толерантным городом, там без проблем жили азербайджанцы, армяне, евреи, русские, лезгины и еще десятки национальностей. Бакинцы о себе говорили: «бакинец – это такая нация». Так что, с бытовым антисемитизмом я не встречался.
О своей национальности знал, сколько себя помню, потому что отец выписывал и читал журнал «Советиш геймланд», выходивший на идише. Родители были не религиозны, но дома у нас был ТАНАХ еще дореволюционного издания – огромный том, где на левой стороне был ивритский текст, а на правой – русский. Так что я с детства знал библейские тексты. Отец пробовал учить меня идишу (дома был и букварь на идише), но в этом, к сожалению, не преуспел.
Что касается государственного антисемитизма, то вот два случая.
После второго курса я решил попробовать перевестись в МГУ. Написал что-то вроде реферата и отправил в ГАИШ (Государственный Астрономический институт имени П.К. Штернберга при МГУ) самому Якову Зельманову – он был тогда ведущим космологом в СССР. Неожиданно получил от Зельманова письмо, в котором он писал, что работа ему понравилась, и он был бы рад видеть меня своим учеником. Имея такое письмо, я после второго курса отправился в Москву.
В ГАИШе все прошло хорошо, Зельманов подписал нужные бумаги, потом эти бумаги подписал директор ГАИШ академик А. Михайлов, затем декан физфака В. Фурсов. И вопрос вынесли на деканское совещание. Но... Было лето, уехали отдыхать Зельманов, Фурсов и Михайлов. Деканское совещание вел В. Саломатов, заместитель декана.
На физфаке толстенные двери, а нам – нас пятеро переводились из разных вузов страны – хотелось все слышать. С предосторожностями (не скрипнуть!) приоткрыли дверь, звуки доносились довольно отчетливо. Анекдоты... Лимиты на оборудование... Ремонт в подвале... Вот, началось: заявления о переводе. Замдекана:
– Видали? Пятеро – Флейшман, Носоновский, Амнуэль, Лесницкий, Фрумкин. Прут, как танки. Что у нас с процентом? Своих хватает. Значит, как обычно: отказать за отсутствием вакантных мест…
Второй случай тоже связан с государственной политикой, а не с бытовым антисемитизмом. В конце семидесятых мой шеф Октай Гусейнов решил представить наши работы на Премию имени Ленинского комсомола Азербайджана. Три автора: О. Гусейнов, Ф. Касумов и я. Вскоре после представления Октая вызвал директор Института физики, где мы тогда работали (он же был Президентом АН Азерб. ССР) Г. Абдуллаев. «Хорошая работа, - сказал он, - но первый автор… (первым значился я, поскольку фамилии шли по алфавиту) Ты же понимаешь, что на Президиуме Академии я не смогу его защитить, с такой фамилией… Убери из списка авторов Амнуэля, и премию ты получишь».
Шеф вернулся удрученный и рассказал эту историю. «Ну так убери работы, где есть моя фамилия, - сказал я. – Не больно-то и надо». «Нет, - твердо ответил Октай. – Черт с ней, с этой премией. Без работ с твоим участием на премию представлять будет просто нечего». На том все и закончилось.
- Почему решили уехать в Израиль? Какие трудности вас там ждали?
- До отъезда в Израиль все время жил в Баку, работал сначала в Шемахинской обсерватории, потом в Институте физики. А уехать решил в 1989, когда, во-первых, стали уезжать родственники, а, во-вторых, стало невозможно работать. В перестройку Академию стали финансировать все хуже, зарубежные астрофизические журналы перестали поступать, а практически вся информация, которой мы пользовать в работе, была в англоязычных астрофизических журналах, да и мы свои статьи тогда публиковали в англоязычных изданиях. Работать стало не с чем, общаться не с кем. Да и сам Баку сильно изменился, это был уже не тот город, который я любил.
Естественно, на новом месте адаптироваться было сложно – это всегда сложно. Трудности у всех эмигрантов (и репатриантов) обычно одни и те же: не знаешь языка, не умеешь ориентироваться, нет друзей, непонятно, что ждет в будущем… Однако не могу сказать, что моя «абсорбция» была такой уж сложной.
Первые три года я работал в Тель-Авивском университете – на стипендию министерства науки – в отделе астрофизики. Занимался тем же, что и в Баку, закончил начатые там работы, опубликовал восемь статей в ведущих астрофизических журналах. А через три года мне предложили редактировать еженедельный журнал приключений, и я согласился. С тех пор и работал редактором в разных изданиях. А поскольку это всё были русскоязычные издания, то иврит для работы не требовался, поэтому не могу сказать, что сейчас я хорошо знаю язык. Общаться могу, но писать статьи и читать художественную литературу – нет.
- За что любите свою специальность?
- У меня две специальности – астрофизика и литература. Заниматься астрофизикой профессионально перестал после перехода на редакторскую работу, но за специальной литературой слежу, конечно, пишу научно-популярные статьи, опубликовал несколько научно-популярных книг. Вторая специальность – литературная. Фантастику пишу с 1959 года, а после переезда в Израиль стал писать гораздо больше, чем раньше, потому что нужно было каждую неделю «выдавать» новую фантастическую историю, которая тут же шла в печать – в газете или журнале, которые я сам же и редактировал.
Трудно сказать, за что я люблю обе свои профессии – о том, почему любишь что-то или кого-то, вообще говорить трудно. Перефразируя известную фразу Портоса, могу сказать: «Люблю, потому что люблю»…
- Часто ли бываете в Москве?
- Не очень. Раз в несколько лет, когда представляется случай – семинар какой-нибудь, например.
- Есть ли у вас дети?
- Есть, сын и дочь. Сыну 37, дочери 44. Дочь – директор поликлиники больничной кассы «Меухедет» в Бейт-Шемеше. Сын работает в Управлении лотерей, в отделе, который занимается футбольными лотереями по всему миру.
- Как познакомились со своей женой?
- С какой из? С первой познакомился в Баку, вскоре после университета. Познакомили нас наши мамы, которые как-то разговорились: «У меня сын…», «У меня дочь…»
Со второй познакомились более романтично: она прислала мне свои стихи (я тогда работал редактором журнала «Алеф»). Стихи мне понравились, захотел познакомиться с автором. Первая жена работает в Русской библиотеке Иерусалима. Вторая работает домохозяйкой, продолжает писать стихи.
Положительных её качеств много, назову лучше отрицательное, благо оно одно: с ней невозможно спорить, она все равно остается при своем мнении. Впрочем, это, видимо, свойственно большинству женщин?..
- Если не хочется идти на работу, а нужно, как себя мотивируете?
- Мне не приходится ходить на работу, поэтому, вопрос - не актуален. Ходить на работу – это из одной комнаты в другую, где стоит компьютер. Никогда себя не заставляю, да и раньше заставлять не приходилось. Зачем заставлять, если любишь то, что делаешь?!
- Кто ваши друзья сегодня, из известных, творческих людей?
- Даниэль Клугер, известный не только в Израиле писатель, пишет детективы и фантастику, сочиняет и сам исполняет музыкальные баллады на темы из еврейской истории. Михаил Юдсон – отличный писатель, очень сложный и интересный. И, конечно, Леонид Шифман и Ольга Бэйс – мы вместе делаем журнал «Млечный Путь» и выпускаем книги.
- В каком городе Израиля живёте, как себя в нём ощущаете?
- В Бейт-Шеане, это небольшой город в Изреэльской долине. Один из самых старых городов на планете, ему около шести тысяч лет. Правда, за это время его много раз разрушали и восстанавливали, а в начале новой эры на его месте был римский город Скитополис, один из городов Декаполиса. В пятом веке Скитополис был разрушен землетрясением, а полвека назад город откопали, и теперь здесь Национальный парк – сохранились древние улицы, амфитеатр на семь тысяч мест (там и сейчас проводят концерты). Ощущаю в нём себя нормально, единственный недостаток – далеко до «цивилизации»: Тель-Авива, Иерусалима.
- Поделитесь с нами, пожалуйста, забавными случаями из своей жизни.
- Расскажу два случая. Один – из советской обсерваторской жизни, второй – из израильской.
Первый случай. В 1976 году, неподалеку от обсерватории, «Азербайджанфильм» снимал картину «Дервиш взрывает Париж», по произведению классика азербайджанской литературы Мирзы Фатали Ахундова. Как-то под вечер шеф мне сказал, что прибыл актер Юрский, здесь он - впервые, и хорошо бы ему показать обсерваторию.
Для храбрости я позвал с собой Сашу, электронщика, тот был гораздо более коммуникабельным.
Постучались в номер, получили приглашение войти. Юрский (я его сразу узнал, такое узнаваемое лицо!) сидел за маленьким столиком у окна, перед ним стояли два пустых граненных стакана, а под столом – пустая бутылка «Столичной».
«Ни фига себе» – подумал я, мы с Сашей переглянулись, и наше мнение о Юрском катастрофически упало. А Юрский нас подозрительно осмотрел, особенно руки (ничего мы с собой не принесли), после чего пригласил сесть и спросил:
– Ребята, что за странные порядки в вашей обсерватории?
Мы удивились: в чем дело?
– Понимаете... – продолжал Юрский. – Приехал я, только разложил вещи, открывается дверь, входит молодой человек, представляется оператором картины и говорит: «Давайте выпьем за знакомство по стакану водки». Я вообще-то не любитель этого дела, но... У него с собой и бутылка, и стаканы. Выпили, минут пять поговорили, и он ушел. Тут же опять открывается дверь, входит другой молодой человек, представляется помощником режиссера и говорит: «Давайте выпьем за знакомство по стакану водки». Стаканы мне оставил оператор, а бутылка у помрежа была с собой. Знаете, что меня поразило больше всего? Я понимаю – выпить за знакомство, ладно. Но было сказано очень конкретно: по стакану водки. Это тут обычай такой?
– Нет, – сказал я. – Вообще-то мы вино пьем.
– И сколько человек с вами сегодня знакомилось? – мрачно спросил Саша, прикидывая нанесенный здоровью Юрского ущерб.
– Трое. Третьим был осветитель, он вышел только что. А вы, вижу, не принесли...
– Нет, – смутились мы, решив, что надо бы, наверно...
– Слава богу! – обрадовался Юрский. – Так давайте поговорим! Тут у вас прекрасно!
И мы поговорили. Обо всем на свете. Собеседником, несмотря на три выпитых стакана водки (как потом оказалось, еще и вино было добавлено), Юрский был замечательным. Сейчас я уже не помню деталей, но время пролетело быстро.
Около полуночи Юрский сказал:
– А теперь, ребята, я хочу посмотреть небо с купола телескопа.
– Можно посмотреть, – сказал Саша. – Вокруг купола идет смотровая площадка, и вид оттуда…
– Вы меня не поняли! – воскликнул Юрский. – Я хочу взобраться на вершину купола! Вот где настоящее небо, а смотровой площадке – ерунда!
– Но это опасно! Это и днем опасно, а ночью – вообще!
– Ерунда! Мы же втроем! – И Юрский принялся натягивать куртку: ночи в обсерватории очень прохладные даже в разгар лета.
Возражений он слушать не стал, и мы пошли к двухметровому телескопу. Вахтер нас знал, так что внутрь башни мы прошли без приключений, про Юрского сказали: «Этот с нами». Поднялись на круговой обзорный мостик. Небо обалденное... Можно было хоть до утра любоваться, но Юрский хотел наверх!
На верхушку купола вела металлическая лестница вроде пожарной. Начиналась она с обзорной площадки, постепенно изгибалась, и на верхушку нужно было забираться ползком, а сорваться – в два счета, особенно в полной темноте.
Юрский взялся за поручни и бодро полез наверх.
Что нам оставалось делать? Саша полез следом, а я за ним. Сашина нога его то и дело срывалась со ступеньки, и каблук колотил меня по темени, приходилось притормаживать. Сверху слышалось кряхтенье Юрского, Саша продолжал его уговаривать не бузить и спускаться, но...
Я все ждал, что сейчас раздастся вопль и удар упавшего тела... Так прошло довольно много времени, а потом я услышал довольное мурлыканье. Видимо, Юрскому удалось повернуться, и он кайфовал, мурлыча под нос какую-то мелодию.
А спускаться-то как он будет? Опять начнет поворачиваться – упадет!
– Саша! – говорю. – Ты там контролируешь?
Саша пробормотал что-то непонятное – по-моему, он еле удерживал сам себя, а ноги Юрского поддерживал собственной головой.
Наконец послышалось кряхтение, каблук Саши двинул меня по затылку, и я понял, что надо спускаться.
Через минуту мы стояли на обзорном мостике и поспешили внутрь купола, где горела неяркая лампочка, и можно было хотя бы видеть друг друга. У Юрского было совершенно счастливое выражение лица. Счастливое и умиротворенное. Такое лицо, наверно, бывает, у человека, достигшего цели в жизни.
Он увидел небо с вершины купола телескопа!
Второй случай. Когда я был редактором газеты «Время», получил как-то пришедший на адрес редакции большой пакет из Благовещенска. В пакете лежали какие-то деловые бумаги и письмо. В письме, некий еврей-бизнесмен рассказывал, что пришел к нему как-то работник тамошнего консульства Северной Кореи и сказал, что им в консульстве срочно нужны пять тысяч долларов. Попросил ссудить эту сумму, обещал вернуть с процентами через две недели. Подписали договор, бизнесмен поставил величину процента: 20% каждые две недели. Не так много, как они оба решили, если ссуду вернут вовремя.
Но ссуду корейцы так и не вернули. Шли недели, сумма возврата росла как на дрожжах. На тот день, когда бизнесмен отправил письмо с бумагами (копии, конечно) к нам в редакцию, корейцы должны были ему сумму, превышавшую годовой бюджет всего государства КНДР!
Получалось, что Северная Корея отныне принадлежала этого бизнесмену. Он, конечно, не собирался играть роль Ким Чен Ира, но хотел, чтобы деньги вернули, и он стал бы самым богатым человеком не только в России, но, возможно, во всем мире. Адвокаты говорили, что все документы - правильны, но добиться «справедливости» в России он так и не смог – и обратился к нам: опубликуйте, мол, может, тогда…
Мы опубликовали материал с фотокопиями договора. Чем дело закончилось, не знаю. Впрочем, догадаться нетрудно…
- Потрясающе! А за что любите Израиль?
- За что люблю Израиль – сказать также трудно, как и в других случаях любви. Просто мне здесь достаточно комфортно, есть ощущение дома.
- В какой зарубежной стране побывали последний раз?
- В Азербайджане. Как-то странно говорить о Баку, как о зарубежном городе, но сейчас Азербайджан действительно – отдельная зарубежная страна. Был там после двадцатипятилетнего перерыва, впервые после отъезда. Город сильно изменился, много прекрасных новых зданий – в центре и на окраинах. Понравилось, что во многих отношениях Баку и бакинцы - все же остались такими, какими были раньше.
- Ваше любимое кино?
- Вряд ли назову один фильм, скорее могу перечислить десяток. Почти все фильмы Андрея Тарковского. Многие фильмы Ролана Быкова… Но пересматриваю не часто – сейчас так много нового, что жаль тратить время на то, чтобы пересмотреть еще раз фильмы, которые помню почти наизусть…
- Какие профессиональные качества для писателя, журналиста, считаете самыми главными?
- Для писателя главное – хорошее воображение, умение владеть мыслью и правильно переводить мысли в слова. Для автора, пишущего фантастику, главное – уметь придумать хорошую, красивую и, главное, новую фантастическую идею.
Для журналиста главное – быть точным в описании фактов и уметь всесторонне анализировать ситуацию, если речь идет об аналитическом материале.
Это - профессиональные качества. А человеческие… Журналисты и писатели – люди, так что и положительные качества должны быть такими, как у любого порядочного человека.
- Какую книгу сейчас читаете?
- Параллельно – две. Перехожу от одной к другой. Фантастика: «Красный Марс» Кима Стенли Робинсона. Научпоп: «Наша математическая вселенная» Макса Тегмарка.
- Отмечаете ли что-то из еврейских праздников?
- Еврейские праздники справляли в Баку и отмечаем в Израиле…
- Что думаете об израильской политике?
- Об израильской политике невозможно думать что-то одно, мнение меняется едва ли не каждый месяц. Политика Израиля – весьма нестабильна и во многом определяется не стратегическими целями, а тактикой международной жизни. Что-то мне кажется неверным, что-то правильным.
- Ваши творческие планы и мечты?
- Писать научную фантастику. Невыполнимые мечты: побывать в космосе и дожить до коммунизма. Выполнимая: побывать там, где еще не был.
Автор: Яна Любарская, (интервью записано в 2017 году)