- Я родилась в Хмельнике, мой дед, Мордехай Слободянский, был главным раввином города, а бабушка происходила из очень уважаемой еврейской семьи, - вспоминает Малка Клейман. – Брат матери, к сожалению, крестился и вошел в историю как академик Тарле. Через какое-то время после моего рождения мамина сестра вышла замуж, маленький дедушкин дом стал тесен для такой большой семьи, и мы переехали в Шаргород. Этот переезд и спас нам жизнь. Мой отец Шимшон, или, как его все звали, Шомо Клейман стал и раввином, и шойхетом, и моэлем Шаргорода. Так как наша семья была религиозной, то мы оказались в числе "лишенцев", то есть нас лишили всех прав и возможности законно работать. Поэтому мама, чтобы прокормить семью, была вынуждена заняться торговлей, или, как тогда говорили, спекулировать. "Лишенцами" тогда были все служители культа или просто те, кто не скрывал своей религиозности, – и евреи, и католики, и православные. Только в 1937 году, когда была принята сталинская конституция, "лишенцам" сделали послабление, и мама с папой стали официально работать.
Мама каким-то образом без всякой подготовки устроилась главным бухгалтером у какую-то контору. Я до сих пор помню, что под ее началом были два Янкеля – Янкель Кац и Янкель Клейман. Мама часто отсылала их домой и говорила, что будет работать за них. Тогда многие евреи работали в торговле, и – что там скрывать! – делали гешефты. Так мама помогала им готовить годовые отчеты так, чтобы дебет сходился с кредитом, и этим спасала от тюрьмы. У меня до сих пор в доме есть казанок, который подарил ей в благодарность за отчет заведующий одного посудного магазина.
- Семья оставалась религиозной?
- Да, и папа, и мама до конца жизни строго следовали традициям. Но я училась в украинской школе и была уже "советской девочкой" - активной пионеркой, старостой класса и редактором стенгазеты. Помню, как на Песах отец возлежал на диване и читал Агаду, а я в знак протеста демонстративно сидела в стороне с книжкой. Но одноклассники просили, чтобы я приносила мацу, и я приносила. Учительница ничего по поводу такой "религиозной пропаганды" не говорила, только ворчала из-за того, что маца сильно крошится, и мы сорим в классе. Но каких-либо гонений на евреев я не помню. В смысле религии родители решили предоставить нам полную свободу. Но это было уже потом…
Когда началась война, мне было десять лет, сестре семь, а брату Шломо – четыре года. Шаргород оказался под румынами – и это было наше счастье. Румыны, должна сказать, были очень бедны. Солдаты, к примеру, у них ходили не в сапогах, а в лаптях. Они не убивали, они лишь крали. Даже не крали, а просто заходили в дома и брали то, что им приглянется. Они не стыдились этого и честно признавались, - мол, мы, румыны, воры! Говорили, что их терпимое отношение к евреям объяснялось тем, что король Кароль Второй оставил свою жену и стал жить с еврейкой Еленой Вольф (она же Магда Лупеску. – Прим. ред.), которая имела на него огромное влияние. Но потом Кароля сместили, на трон взвели его сына Михая, который не мог простить отцу измены матери и потому к евреям относился значительно хуже. И все же евреев Румынии, Буковины, Бессарабии и Транснистрии не убивали, а ссылали в гетто.
Одно из таких гетто было создано в Шаргороде. И осенью 1941 года в городе появились евреи, каких мы раньше не видали. Мы-то ходили в фуфайках, нательная рубашка зачастую была одновременно и ночной, в бане мы мылись раз в неделю. Что скрывать – такая была тогда жизнь. А тут хорошо одетые, явно в прошлом обеспеченные люди, у них и лица были другие! Пока их вели колонной до гетто, их безжалостно обирали высыпавшие к дороге крестьяне: иногда за кружку воды им приходилось отдавать золотое кольцо или что-то другое ценное. Так что, когда они прибыли к нам, у них уже почти ничего не было, к тому же они были страшно измождены. Никогда не забуду, как одна еврейка, Лизабет, несла на плечах обессилевшего мужа и упала возле нашего дома от усталости. Родители занесли их в дом, и они так и остались у нас вместе с другими. Всего в нашем маленьком домике поселились тогда 38 человек, пригнанных из разных концов Бессарабии и Северной Буковины. Первым у нас поселился парень, Фридл. Затем молодой врач со своей мамой, сестрой, братом-калекой и невестой. Да, как-то вот так расселились.
- Другие еврейские семьи тоже принимали выселенцев?
- Да, община приняла и нашла место для всех. Мой отец вместе со Сказинецким и Фридманом вошел в состав правления гетто – то, что немцы называли юденратом. Главой юденрата в гетто Шаргорода был доктор Тальх – человек трагической судьбы. Как раввин мой отец ходил по еврейским домам и разъяснял, что все семьи должны принять новоприбывших и не требовать с них никакой квартплаты, так как у них ничего нет, что это "мицвес"… Да, нас не убивали, но от тесноты в гетто началась эпидемия тифа, от которого умерло очень много народа. В нашем доме тоже многие заболели, включая маму. Она уже ходила под себя, из нее выливалось все, что она пила, но я ее упорно выхаживала, и мама выжила. Сама я, ухаживая за мамой, то и дело прикладывалась к бутыли самогона, которую мне дала одна украинка, и это помогало мне держаться. Эпидемия продолжалась до тех пор, пока санитарный врач доктор Драйфиц, крещенный еврей, не организовал в гетто стерилизацию одежды и всего прочего. Почти все врачи, которые жили в гетто (а их было немало, в основном, из Буковины) умерли. Удивляться этому не приходится: они ходили по домам и лечили людей, буквально не щадя себя. Причем совершенно бесплатно.
- А что стало с этим доктором Драйфицом?
- Не знаю. Но его внук приехал в Израиль.
- То есть его потомки все же остались евреями…
- Следует понять, что тогда евреи крестились для того, чтобы поступить в университеты. В душе они оставались евреями и считали себя таковыми. Крещение для большинства из них было маской. У нас и аптекарь был крещеный еврей, который совершенно бесплатно выдавал все имевшиеся у него лекарства.
Здесь, наверное, стоит сделать небольшое отступление и сказать, что, согласно "Еврейской энциклопедии", зимой 1941-1942 гг. от эпидемии тифа в шаргородском гетто умерли около 1400 человек. Эпидемия продолжалась до конца 1942- начала 1943 года и была остановлена благодаря самоотверженной работе еврейских врачей. Шаргородское гетто было одним из немногих мест на оккупированных территориях, где уцелело большинство еврейского населения.
Малка Клейман вспоминает, что поначалу все обитатели гетто жили за счет сделанных припасов, которыми шаргородские евреи бескорыстно делились с гостями. Ну, а затем стали продавать все, что можно было продать: раз в неделю, по воскресеньям, евреям разрешалось выходить на рынок.
- У украинских крестьян все было хорошо; они вели нормальную жизнь, праздновали свадьбы и поэтому охотно покупали у евреев все, что только можно, - вспоминает Малка. – Сначала мы продали две никелированные кровати, затем мамину ножную швейную машинку… Вот так и жили, пока советские войска нас не освободили. Кроме того, мы работали. Мне, например, приписали два года, и я пошла работать на табачную фабрику упаковщицей. Так я под одеждой выносила с фабрики табачные листы. Потом, после освобождения, я благодаря этому табаку могла многого добиться. Например, уговорить машиниста поезда взять меня без билета.
Несмотря на своей преклонный возраст, Малка Клейман сохраняет в памяти многие подробности жизни тех лет. К примеру, она помнит, как однажды по дороге на рынок поскользнулась на льду, подвернула ногу и не могла идти, и тогда один венгерский солдат взял ее на руки и отнес домой.
- Венгры были куда более верными союзниками немцев, чем румыны, но, как видите, и они были способны на человеческие поступки, - говорит она. – С венграми у меня связано еще одно воспоминание. Они появились в Шаргороде для организации отправки евреев на принудительные работы. И один из этих евреев пришел к нам в дом и обменял у отца молитвенник на банку консервов – огромную ценность в те дни. Консервы в годы войны мы так и не открыли: у нас в доме было так много народу, что делить их на всех было бессмысленно.
Вскоре после войны один из живших в семье Клейманов евреев стал председателем горсовета Черновцов и уговорил их перебраться в этот город. В благодарность за спасение и гостеприимство он выделил им в Черновцах огромный дом, но мать Малки, заметив полные ненависти взгляды соседей, заявила, что жить не будет, и они поселились в куда более скромном домике, но зато вреди евреев – почти все соседи говорили на идиш. В Черновцах Малка Клейман сначала поступила на педагогические курсы, а затем в медицинский институт (ныне это Буковинский государственный медицинский университет).
Отец Малки продолжал заниматься в Черновцах тем же, чем и в Шаргороде: был раввином, шойхетом и моэлем. Благодаря ему, в городе всегда можно было достать кошерное мясо.
- А моэлем мой отец был знаменитым на всю округу, - с гордостью говорит Малка. – Евреи в Черновцах и в окрестных городах продолжали обрезать младенцев. Правда, если речь шла о партийном или государственном чиновнике, то делалось это тайно. Сам партийный деятель уезжал в командировку, а его жена и теща брали ребенка и везли его в какую-то деревню, куда вызывали отца. Чтобы вы поняли, каким моэлем был мой отец, добавлю, что один из моих преподавателей в институте, профессор-офтальмолог Водовозов, в свое время переехал в Волгоград. Но когда его внуку надо было сделать обрезание, он вызвал отца из Черновиц, так как никому другому не доверял. Отец продолжал делать обрезания и по приезде в Израиль, ездил по всей стране – в Афулу, Негев, куда угодно. Многие черновицкие евреи хотели, чтобы их детей и внуков обрезал именно рав Шомо Клейман.
Доктор Малка Клейман с мужем приехали в Израиль в 1972 году, первыми из своей семьи. За ними потянулись остальные: сначала родители, потом брат с сестрой. Малка вскоре после репатриации приступила к работе врачом и проработала 32 года, ее сын Липа, едва начав учебу в докторантуре, был призван в армию и принял участие в Войне Судного дня, – еще не зная толком иврита.
- Малка, - спрашиваю я, - а что стало со всей остальной вашей семьей?
- Все погибли. В Киеве, Хмельнике, Деражне. В Деражне был убит мой дядя, раввин Михаил Слободянский, вместе со всей его семьей. Он, кстати, отсидел год при Советах за то, что не хотел пускать детей в школу, и весь этот год прожил только на хлебе и воде, а в Песах – только на воде. Всех евреев Деражни немцы заставили в Судный день копать для себя расстрельную яму. Дядя отказался, заявив, что в праздник копать запрещено. Тогда украинские крестьяне подошли к немцам и стали просить за него: говорили, что он святой человек, его нельзя расстреливать. И немцы, как ни странно, заявили, что он может уйти. Но дядя сказал, что его место со всеми евреями.
Большинство евреев Хмельника, как известно, погибли. Одну мою тетю, которая была на последних месяцах беременности, заманила к себе украинка – сказала, что хочет ее спасти. Видимо, она думала, что у тети есть деньги. Когда же денег не оказалось, украинка забила ее до смерти и похоронила под тыном. Евреи, которые прятались на чердаке соседнего дома, видели, как она ее забивала. Мы ее перехоронили после войны на еврейском кладбище. Дедушку вместе с одним еврейским мальчиком прятал друг-украинец в подполье. Дедушка учил этого мальчика Торе, пока их не выдал сосед-украинец, и их обоих расстреляли. Другая моя тетка была расстреляна вместе с мужем и двумя детьми в Бабьем Яре. Она была писаная красавица, но обручилась с сыном одного магида, очень некрасивым. Когда она приехала в Киев, то попала в больницу, где за ней начал ухаживать один врач-еврей из Москвы. Ее стали уговаривать оставить жениха и уехать с этим доктором. Если бы она послушалась, то, наверное, выжила бы. Но она сказала, что не нарушит данного слова, вышла замуж за этого парня - и в итоге сгинула в Бабьем Яру…
Семья Клейманов-Ройтманов продолжает свое существование в истории. У самой Малки Клейман двое детей – сын и дочь. Оба работают в хайтеке. Сын вернулся к ответу и стал ультраортодоксальным евреем, а дочь, по словам Малки, просто соблюдает традиции. Уже выросли внуки, сейчас подрастают правнуки. Часть семьи светская, часть – глубоко религиозная, кто-то из внуков сделал карьеру в науке, а кто-то в ЦАХАЛе. Словом, обычная еврейская семья с обыкновенной историей. Если, конечно, еврейская история бывает обыкновенной…
