Зеев Вагнер — российско-израильский общественный деятель, создатель Российской еврейской энциклопедии, человек, который взял на себя священную миссию поиска могил павших еврейских воинов. В течение тринадцати лет он бродил по российским кладбищам, читая молитвы над забытыми захоронениями. История его жизни — это летопись возрождения еврейской памяти в России и одновременно — исповедь человека, который не смог остаться равнодушным к безмолвию истории.
РОЖДЕНИЕ ЭНЦИКЛОПЕДИИ ИЗ ПЕПЛА ЗАБВЕНИЯ
— Рав Зеев, ваш жизненный путь напоминает мозаику из осколков еврейской истории. Расскажите, как всё начиналось — с чего родилась идея Российской еврейской энциклопедии?
— Знаете, когда ты годами воскрешаешь биографии на бумаге, рано или поздно сталкиваешься с теми, чьи истории оборвались на полуслове...
Идея энциклопедии прорастала во мне с 1992 года. Мы решили построить её на примере «Британники», но это была не просто попытка систематизации знаний — это была археология забытых душ. Представьте: передо мной лежали тысячи биографий людей, которые растворились в российской истории, оставив лишь едва различимые следы в архивных документах.
Структурно энциклопедия делится на три части — биографическую, краеведческую и тематическую. Более десяти тысяч биографий и географических названий. Каждое имя — это целый мир, каждая география — это ландшафт памяти, по которому когда-то ходили живые люди с их надеждами, страхами, мечтами.
Пауза. В тишине слышно, как тикают часы — время, которое безжалостно уносит память, если её не хранить.
ОТ АРХИВНЫХ ПОЛОК К КЛАДБИЩЕНСКИМ ТРОПАМ
— Как произошёл переход от работы с документами к поиску реальных могил? Что заставило вас отправиться в эти одинокие странствия по российским кладбищам?
— Понимаете, когда ты десятилетиями собираешь осколки еврейской истории России, неизбежно приходит момент, когда архивные полки становятся тесными для твоей души. Это случилось со мной в период с 2002-го по 2015-й год, когда я трудился в Федерации еврейских общин России.
Началось всё с простого человеческого крика. Однажды, в одном из городов Тульской области, ко мне подошла женщина. В её дрожащих руках была бумажка с именем, в глазах — последняя надежда. Она попросила найти могилу еврейского солдата. И я понял: передо мной стоит живая связь с тем, кто уже не может говорить сам за себя.
После этого на меня посыпалась лавина информации о самых разных воинах. Я окунулся в эту работу, растворился в ней. Потому что понял: совершенно верно — никто и никогда не читал там Кадиш. Над этими могилами молчание длилось десятилетиями. Только ветер перелистывал страницы забвения...
МОЛИТВА В ПУСТОТЕ: ДИЛЕММА ОДИНОКОГО ПРАВЕДНИКА
— Но ведь Кадиш традиционно читается в присутствии миньяна — десяти еврейских мужчин. Как вы решили эту религиозную дилемму?
Зеев Вагнер вздыхает — это вздох человека, который нёс на плечах тяжесть нерешённых вопросов.
— Совершенно верно, произносить поминальную молитву Кадиш можно только в присутствии миньяна, но в тех условиях это было невозможно. Каждый раз, подходя к кладбищенским воротам, я замирал на пороге двух миров. Во мне боролись голос крови — древние запреты, и голос сердца — невозможность оставить павших без молитвы.
И всегда побеждало сердце, даже если это означало нарушить тысячелетние традиции.
Я читал «Эль мале рахамим» и отмечал могилы с еврейскими именами. В те моменты я чувствовал себя мостом между двумя мирами — миром живых и миром ушедших. Мостом, по которому шла память.
КОЭН СРЕДИ МОГИЛ: СВЯЩЕННЫЙ ПАРАДОКС
— Для многих остаётся загадкой: как вы, будучи коэном — представителем священнического рода, — могли заниматься этой работой, ведь коэнам запрещено находиться на кладбищах?
Лицо Зеева Вагнера становится серьёзным, словно он снова переживает этот внутренний конфликт.
— Отмечу, что у меня возникла в связи с этим серьёзная душевная дилемма. Я — коэн, а коэны, как известно, не имеют права находиться на кладбищах. Но в иудаизме есть понятие мет мицва — заповедь заниматься похоронами, если никого нет рядом.
Голос звучит твёрдо, с непоколебимой убеждённостью.
Каждый раз, стоя перед ржавыми кладбищенскими воротами, я задавал себе вопрос: что важнее — буква закона или дух сострадания? И каждый раз отвечал себе одинаково: если не я, то кто? Если не сейчас, то когда?
В ОДИНОЧЕСТВЕ СРЕДИ БЕЗМОЛВНЫХ СВИДЕТЕЛЕЙ
— Вы действовали в этом проекте совершенно в одиночку? Кто поддерживал вас в этой титанической работе?
— К сожалению, меня очень удивило и огорчило, что меня в тот момент никто не поддержал. Сначала я прорубался через заросли времени и забвения совершенно самостоятельно. Потом ко мне стали присоединяться несколько человек из общины — мы составляли карты захоронений, отмечали могилы с еврейскими именами.
Пауза. В воздухе висит тяжесть одиночества.
Знаете, есть особое одиночество — одиночество хранителя памяти. Ты идёшь по заброшенному кладбищу, продираешься сквозь бурьян и крапиву, читаешь полустёртые имена на покосившихся памятниках... И понимаешь: ты единственный голос в этой симфонии безмолвия.
Благодаря этим поискам я также нашёл несколько просто заброшенных еврейских кладбищ, некоторые из которых были частично уничтожены. Каждое такое открытие было как найденная страница из разорванной книги истории.
САМЫЙ ТЯЖЁЛЫЙ МОМЕНТ: КОГДА ПАМЯТЬ ОЖИВАЕТ
— Какой момент в ваших поисках стал самым тяжёлым, самым пронзительным?
Зеев Вагнер закрывает глаза, словно снова переживает тот день.
— Когда я нашёл могилу девятнадцатилетнего лейтенанта Давида Рабиновича. На памятнике была выбита только дата — 1943 год. А рядом лежал засохший букет полевых цветов.
Кто-то всё-таки помнил... Я стоял там и плакал — не знаю, от радости или от горя. В тот день я понял: я не один в этом безмолвном диалоге с прошлым. Где-то есть ещё нити памяти, которые не оборвались окончательно.
ЗАВЕЩАНИЕ БУДУЩЕМУ: ЭСТАФЕТА ПАМЯТИ
— Наверное, вам бы очень хотелось, чтобы кто-то из читателей подхватил эту священную эстафету?
— Очень бы хотелось. И не только в России, но и по всей Центральной и Восточной Европе.
Он наклоняется вперёд, словно обращается лично к каждому читателю.
Посмотрите на карту Центральной и Восточной Европы. Каждая точка на ней — это чья-то нерассказанная история. Каждое заброшенное кладбище — это незаконченная молитва. Я прошёл лишь малую тропинку в этом бескрайнем поле памяти. Остальное — за вами.
Голос становится торжественным, почти пророческим.
Память не терпит одиночества. Она умирает в тишине и воскресает в человеческом голосе. Каждое произнесённое имя — это победа над забвением. Каждая найденная могила — это возвращённая история.
Долгая пауза. В тишине кабинета слышно только мерное тиканье часов.
Знаете, когда я стою над найденной могилой и произношу древние слова молитвы, я чувствую, как время сжимается. Прошлое и настоящее сплетаются в один узел, и я понимаю: смерть — это не конец истории. Конец истории — это забвение.
А пока мы помним — они живы.
